«Bon voyage, madam!», или По барханам марокканских снов…

«Bon voyage, madam!», или По барханам марокканских снов…

25.12.2020 Выкл. Автор Эмилия Лариева

Путешествие. У каждого из нас при этом слове возникает своя картинка в голове. Кто-то представляет море и пляж, кто-то горы и заснеженные вершины, кто-то комфортабельные отели и шумные вечеринки, кто-то гитару, костер, звездное небо. Но что бы ни являлось в нашем сознании в ответ на это слово, суть явившегося одна – другой мир, инобытие.

Для меня путешествия давно утратили романтический флёр, выросли из однозначных определений и превратились в некую философию, которая стала неотъемлемой частью миропонимания и которую так тяжело порой объяснить непосвященным. Ибо для меня это понятие вмещает многое: это путь изнутри наружу и по обратному вектору внутрь к себе — новому, измененному, путь открытия и постижения — мира и себя самого. И каждое путешествие не ограничено временными рамками его проведения и воплощения, не отчеркнуто датами приезда-отъезда, оно имеет свою, иногда очень долгую историю.

Африка. Африка жила в сердце давно. Навсегда в памяти первый курс университета, занятие по фонетике, преподаватель подыскивает пример для иллюстрации какого-то фонетического явления: «Что же вам дать?.. Вот это, да… Помню, просыпаюсь я как-то в Африке, подхожу к окну, смотрю на солнце и – в голове всплывают эти пушкинские строки…». Какие именно строки я теперь уже не помню, но слова преподавателя, произнесенные такой обыденной интонацией, потрясли меня: в тот момент я вдруг поняла, что в жизни можно совмещать, казалось бы, несовместимое, например, филологию и Африку, всему можно найти время и место, нельзя делать выбор в пользу чего-то исключительно одного. И остро почувствовала, что однажды и я проснусь в Африке, увижу африканское солнце и какие-то строки зазвучат и в моей голове.

И с тех пор, признаюсь, я редко вспоминала Африку… Но разрабатывая план очередного побега из рутинных будней, в который раз «партизаня» по картам мира в поисках бюджетного, но интересного маршрута на месяц-полтора, она выпрыгнула вдруг, солнечным апельсином. Сначала появилась Испания как регион уже знакомый, к нему в качестве нового и не требующего дополнительных виз присоединилась Португалия. Но этого казалось мало, не хватало чего-то сильного, «акцента» путешествия. Однажды, серым северным вечером, за картами, подкидывая на ладони приговоренный к съедению апельсин, в голове вдруг выкатились аксеновские «Апельсины из Марокко», и — все сошлось, карты сложились.

И вот 31 декабря 2012 года, солнечный, но ветреный день в испанской Тарифе, передо мной Гибралтар, 25километровая смычка Атлантики и Средиземного моря, а позади двухнедельный путь по Испании и Португалии, две тысячи километров в седле велосипеда. Я стою на высоком городском берегу смотровой площадки и, как Наполеон на Москву, гляжу на смутные очертания гор за водным простором: там моя Африка! Африка, к которой я шла больше десяти лет. В кармане уже лежит билет на паром – залог завтрашнего свидания с мечтой, а в голове … в голове под бутусовский «Гибралтар» расцветают бунинские и гумилевские образы: выныривающие из пучин океана пасти волн, сонные желтые жирафы.

Две недели пути в итоге образуют причудливую мозаику в памяти: что-то совершенно выпадает, какие-то минуты оплотняются и затвердевают навсегда, что-то превращается в кочующие образы, образы-рифмы: невозможно потом вспомнить, где именно это случилось, в какой стране, на каком отрезке Пути длиною в Вечность. Туманные горы Рифа, снежные плато Атласа, марсианские пейзажи Варзазата, оживляющие оазисы и убивающая пустыня, бесчисленная череда встреч — все это, я знаю, через какое-то время будет казаться лишь сном, миром по ту сторону реальности.

А сейчас, в Тарифе, в небольшом отельчике, в котором меня поселили на день почти бесплатно, я оставляю часть своих вещей. Мой рюкзак очень тяжел, и я хочу немного его облегчить, поскольку знаю, что путь мой будет нелегким: я собираюсь преодолеть три горных гряды (три Атласа: Малый Атлас, Атлас и Антиатлас) и часть пустыни. «Если я не вернусь через три недели, можете раздать эти вещи, выкинуть или взять себе», — говорю я хозяину, пожилому человеку. Он, сокрушенно качая головой, отговаривает меня от моей затеи: «Не нужно тебе туда ехать, дочка, это очень опасно: я вырос в Касабланке, я знаю». Мне не нравятся тревожные ноты в его голосе, но я решительно открываю дверь, выхожу в раннее утро и устремляюсь к парому.

На марокканский берег я схожу последней: меня долго держат на границе. Все в порядке с документами, но любопытные пограничники, мужчина и женщина, долго и с интересом разглядывают содержимое моего рюкзака. Палатка, горелка, фильтр для воды и прочие туристические штуковины — все, видимо, им в диковинку. Они расспрашивают о цели моего визита и потом долго и изумленно изучают карту предполагаемого маршрута: они не верят, что я собираюсь совершить путешествие в одиночку, на велосипеде и с палаткой, не пользуясь отелями. Женщина, возвращая документы, смотрит на меня каким-то заботливым материнским взглядом, произносит вдруг: «Хотела бы я увидеть тебя на обратном пути». И в ее словах тоже звучат тревога и сомнения.

Танжер — после размеренной европейской Испании — обваливается на меня галдящим восточным хаосом. Просто сказать, что улицы заполнены народом и царит неразбериха, — не сказать ничего. Здесь нужно иметь минимум по два глаза на каждой из четырех сторон головы: уследить за всем, что происходит вокруг, имеющимися двумя катастрофически не получается. Безумный трафик, шум автотранспорта, в потоке которого особенно хамски ведут себя таксисты (pepit-taxi), шныряющие, подрезающие, внезапно тормозящие, выскакивающие непонятно откуда и как. Тут же на проезжей части перемещается во всех направлениях разнообразная мототехника, скрипящие и кряхтящие велосипеды, повозки, запряженные лошадками и ослами, они же, то есть ослы и лошадки, но без повозок, с огромными, перекинутыми через спину тюками, люди с тележками. Двигаться по тротуару тоже неудобно: дорожки узкие, запружены людьми, тюками, ослами. К тому же стоит только остановиться в зоне досягаемости пешеходов, как меня со всех сторон облепляют люди. Все они шумят, ругаются между собой, что-то предлагают (жилье, транспорт, продукты), теребят и дергают, привлекая внимание, возникает ощущение, что вот-вот разорвут на куски.

Мчусь прочь из этого морока, на выезд из города: нужно время, чтобы пообвыкнуться в новом мире, понять, как все здесь устроено. В небольшом поселочке останавливаюсь, заприметив маленькую лавочку и женщину в ней: хочу купить воды, хлеба и сладкого. В лавке парень-продавец и женщина, видимо, его знакомая, она более-менее говорит по-испански, поэтому особых коммуникативных проблем не возникает. Зато есть другая: все спрятано за прилавком, где-то далеко на заднем фоне, а то и вообще в закромах, поэтому все надо спрашивать. Удивляет «расфасовка» товара (особенно распространенная в районе Рифа): все можно купить поштучно, покусочно, порционно, щепотку. То есть вам спокойно дают один «листик» плавленого сыра, отрезают кусочек изначально небольшого местного кекса, отламывают ломоть хлеба, отсчитывают нужное количество квадратиков шоколада, ломая плитку, повсеместно конфеты продаются не на вес, а на счет. Продавцы очень удивляются, если просишь целую плитку шоколада весом 150 гр. или упаковку плавленого сыра 200 гр. Это, конечно, свидетельствует о крайней бедности местного населения, которое покупает только необходимое и в очень скромных объемах… Женщина в лавке изумляется моему одиночному присутствию. Я же не распространяюсь о своих планах и с этого момента «работаю по легенде»: у нас группа, в основном мужчины, я просто немного впереди (или «отстала» – в зависимости от ситуации).

Через 25 км. совсем тишина, равнинные поля сменяются кустарниковыми зарослями, потом невысоким лесом, затем вырастают под колесами взгорки — все круче и круче. Однако отсутствие домов не означает безлюдие. Вскоре понимаю, что люди – повсюду! Только остановишься на минутку – из-за спины наплывает остроконечная инквизиторская тень: рядом появляется человек в местной одежде, халате с острым капюшоном, в недрах которого скрыто лицо незваного посетителя. Если внимательно приглядеться, то можно заметить, что неподалеку какой-нибудь пастух уже наблюдает за тобой с холма, или сборщик хвороста, или – еще кто-нибудь. Одна такая тень подходит совсем незаметно, но не вторгается в личное пространство, держит безопасное — для себя и меня — расстояние. Неплохо говорит по-испански, предлагает переночевать в кемпинге, расспрашивает: кто, куда, откуда. Я стараюсь не обидеть его молчанием, но и не говорить лишнего. Он все пристальнее вглядывается в мои глаза (мое лицо в целях безопасности скрыто под банданой и баффом) и, наконец, задает мучающий его вопрос: «Парень или девушка?». Я знаю, что не имею таланта вранья, поэтому просто молчу, глядя ему в глаза. Похоже, он понимает все. Приблизившись ко мне, он говорит: «Никому не верь в этой стране. Запомни: ни-ко-му!», — выдерживает паузу и добавляет: «И даже мне!», — и разражается каким-то сардоническим смехом…

Новогоднюю ночь я провожу в палатке в предгорьях Рифа, совершенно вымотанная физически и психологически. Телефон отключился, и поэтому я не могу связаться с родными и близкими. Снаружи бушует шторм: лютый ветер с дождем атака за атакой набрасывается на мое хрупкое убежище. Полночи, пока хватает сил бороться со сном и одиночеством, я, вслушиваясь в надрывный собачий лай, явно адресованный мне, держу дуги палатки, чтобы их не разломило в металлические щепки… А утром выхожу в такой густой туман, что страшно отойти от палатки на пару десятков метров — заблудишься… Вытаскиваю рюкзак на дорогу по лабиринту тропок, иду за велосипедом и — не могу его найти, брожу бесконечно под дождем среди безликих валунов по козьим тропам. Вдруг штормовое облако, как молнией, разрывает громким агрессивным пением. Я застываю на месте с чувством загнанного в ловушку зверя. Несколько мгновений мне требуется, чтобы осознать, что я в мусульманской стране и слышу призыв муэдзина к утренней молитве. По всей видимости, совсем рядом находится поселок и мечеть. Но понимание не приносит полного успокоения: в душе оседает тягостное чувство — чувство одиночки в чужой стране.

Риф терзает штормами и туманами. Круглые сутки ничего не видно, кроме серой пелены перед глазами. Это словно внезапно ослепнуть — и это почти невыносимо. Какое-то странное перемещение на велосипеде на ощупь: когда понимаешь, едешь ли вниз или вверх, только по тому, с каким усилием приходится давить на педали или на ручку тормоза. Постоянное внутреннее ожидание внезапного столкновения или падения. Ранним утром на одном из спусков в последний момент замечаю огромную тень и остроконечную шапку — в тот же миг от меня в испуге отпрыгивает корова, поскальзывается на мокром асфальте, падает и катится кубарем, страшно заламывая ноги, вниз по резкому уклону. Пастух гневно кричит, бежит следом — то ли за коровой, то ли за мной. Я не останавливаюсь. Мне жалко корову, я мысленно прошу прощения у нее и у пастуха, но проезжаю мимо, поскольку не могу с уверенностью предсказать действия обиженного аборигена и рисковать…

Фес. Исторический марокканский город. Откройте любой путеводитель, и вы непременно прочитаете что-то вроде «жемчужина арабской культуры», «краски и атмосфера сказочного Востока»… Я въезжаю в него совсем нетрадиционно — с крохотной второстепенной дороги, и первое, что я вижу, это шкурообрабатывающие текстильни. Больших усилий стоит прорваться через в прямом смысле слова сногсшибательный запах. Заезжаю в какие-то улочки и — выныриваю в медине. Странное место, особенно — для прогулки с велосипедом. Лабиринт сумрачных тесных улочек, людская сутолка, бесконечность лавочек, в каждую из которых тебя норовят заманить, завлечь, пестрая радуга цветов и запахов. Впервые со времен Тарифы встречаю европейцев: сбившиеся в стайки, с огромными зеркальными камерами наперевес. Мои тылы прикрывать некому, а потому меня терзает тотальное чувство незащищенности. Я снимаю с велосипеда все, что можно легко и незаметно сдернуть, и все равно меня не покидает ощущение, что пока я смотрю вперед, выискивая траекторию безопасного движения, от задней части ничего не останется — ни рюкзака, ни колес. Через несколько минут замечаю, что сзади «прилепилась» девочка: чумазая, с хитрющими глазами, отдергивающая руки от моего рюкзака каждый раз, как я поворачиваю к ней голову. Попытки разговаривать и просьбы оставить меня в покое — тщетны. Даже когда я даю ей пару дихрам и жестами прошу ее исчезнуть, она растворяется в толпе, но уже через пару минут я снова обнаруживаю ее на прежнем месте. С более счастливым, но не менее хитрым лицом…

Зуми (Zoumi), небольшой поселок. Выискиваю лавочку, чтобы пополнить иссякшие запасы продовольствия. Это уже целый обряд. Всегда стратегически-интуитивно выбираю место и хозяина: так, чтобы поставить велосипед в зоне его досягаемости и контроля; внешний вид лавочки и ее посетителей (лучше, если там есть женщины); облик хозяина. Я уже знаю: вблизи продуктовой лавки можно считать себя в более-менее безопасности, потому что продавец здесь царь и немножко бог, он полностью распоряжается в своем владении. Общение мое с лавочниками проходит по-разному в зависимости от региона. В Рифе, например, где женщину не встретишь просто так на улице, максимум закутанной в чадру тенью мелькнет на задворках — за водой или хворостом, отношение очень сдержанное. Часто покупка совершается без единого слова и взгляда в глаза, сдача кладется на стол или аккуратно ссыпается в ладонь, так, чтобы, не дай бог, ее не коснуться. В центральной части положение женщины более свободное, народ более приветлив. Самый яркий пример гостеприимства – вот этот зумский лавочник: маленький юркий мужчина приятного восточного типа, с очень мягкими красивыми жестами, спокойным голосом. Завидев, что я останавливаюсь у его лавки (что-то похожее на гараж с широкими открытыми воротами), молча делает пригласительный жест рукой: мол, входи, милости просим. Я захожу, как всегда долго выбираю, что взять, выискивая нужное по прилавку и в темных закоулках магазина. Параллельно идет очередь местных, которые быстро называют, что им надо, расплачиваются и уходят. Обслужив одного клиента из очереди, продавец возвращается ко мне, добавляет в мою «кучку» то, что я прошу, и оставляет думать дальше. Прибегают мальчишки, которые настырно разглядывают мой велосипед, обступают тесным кольцом, протягивают любопытные ручонки. Видя мое беспокойство, продавец спокойным тоном произносит пару фраз на местном наречии, очень пристально глядит на ватагу мальчишек и – они расходятся. Когда мой выбор закончен и написана сумма, которую я должна заплатить, хозяин достает из-под прилавка канцелярскую книгу, просит написать мое имя и телефон. Как я понимаю, в книге в хронологическом порядке записаны особо почетные посетители его заведения. Не смея обидеть отказом гостеприимного хозяина, выполняю его просьбу. Он берет книгу с моим автографом и – начинает цветными росписями, похожими на замысловатую арабскую вязь, украшать запись. За это время у прилавка образуется длинная очередь, но все терпеливо ждут, не смея укорить хозяина за задержку. Жду и я — я еще не расплатилась. В конце концов, он заканчивает художества, производит расчет, я забираю свою покупку. Я уже готова ехать, когда он просит погодить минуту, скрывается в глубинах своих владений, а потом возвращается и протягивает мне грошовую цепочку с кулончиком-звездой, жестом объясняя, что это подарок – на удачу.

Тауз, последний поселок в предверии пустыни. В обнаруженной продуктовой лавке я заряжаю телефон, хотя знаю: дальше сотовой связи нет. Но, скорее, я подпитываю не телефон, а себя — слабой надеждой на то, что если все пойдет не так, то будет шанс кому-то что-то сказать. Потом долго кружу в поисках нужной дороги: здесь находится какой-то карьер и потому все раскатано самосвалами. Местные не очень понимают мои метания и равнодушно наблюдают за мной. Наконец, один из них, более разговорчивый и немного говорящий по-испански, пытается мне помочь. Маленький, щупленький мужичок, почему-то он мне напоминает мексиканца. Спрашивает, что я ищу, машет в сторону эрга, обратно, наверное, думает, что я заблудилась или отбилась от группы туристов, но я объясняю, что мне нужна дорога на Загору через Рамлию. Он округляет глаза, оценивающе осматривает меня от макушки до пяток, заглядывает за спину — на мой велосипед с рюкзаком — и качает головой: «Нет, не скажу». Я не понимаю его: «Почему?». Он говорит: «Одна не сможешь, заблудишься, это безумие». Я отвечаю, что смогу. Он: «Нет! Это 250 км. без дороги и людей» – «Знаю!» – «Много песка! (mucho arena)» – «Знаю!» – «Много пыли (mucho polvo)» – Не очень понимаю, что имеется ввиду под пылью, но на всякий случай утвердительно качаю головой – «7 км. вади, высохшее русло реки, песок» – «Знаю!» – «Горы!» – «Знаю!».. Он молча смотрит на меня и снова качает головой: «Я не покажу тебе дорогу: ты не сможешь — ты умрешь». На миг меня пронзает сомнение: а может, и правда, лучше повернуть, может, я сильно искушаю и дразню судьбу? Но отступать не в моих правилах. Я пожимаю плечами и говорю, что раз так, найду дорогу сама, но все равно поеду. Поняв, что переубедить меня невозможно, «мексиканец» молча садится на свой мопедик, делает жест рукой «следуй за мной» и едет, поднимая клубы пыли. Я еду за ним. Мы немного возвращаемся по поселку и, обогнув его слева, выезжаем на пустырь. Здесь он останавливается, глушит мопед, больше не спорит, показывает рукой – вот дорога. «Слушай меня! Запоминай!»… И дает важные ориентиры: до Рамлии везде на развилках держаться правее, чтобы не уехать в Алжир, у большого эрга идти не по дороге (очень много песка!), а уйти влево и спуститься в высохшее русло реки, вади пересекать лучше по тропе, а дорогу на другом берегу искать правее «дюны наверху». Я не пытаюсь что-то осмыслить — просто стараюсь запомнить, намертво вбить в память все слова и картинки. Благодарю «мексиканца» и трогаюсь. Оглядываюсь назад: мой провожатый все еще стоит на дороге, смотрит мне вслед грустно-напряженным взглядом, как будто пытаясь прозреть мою судьбу… Снова становится немного не по себе…

Отсюда начинается участок трассы знаменитого авторалли Париж – Дакар: гористая черная полупустыня, камни и редкие невысокие, причудливых форм деревца. Пустота и тишина. Испепеляющее солнце. По холмам гуляет ветер, закручивая в воронки песок: мини-смерчи прыгают по дороге, играют в догонялки, рассыпаются пыльными облачками. Издалека кажется, что кто-то едет по дороге, вздымая клубы пыли, или жгут костры. Похоже, начинаю понимать природу миражей, проехав всего километров десять… Что будет дальше? Какая-то вязкая тишина и одиночество: преодолев первые километры в состоянии воодушевленной эйфории, постепенно проваливаюсь в какой-то ментальный транс.

А вот теперь, кажется, точно кто-то едет: огромное облако пыли бежит мне навстречу. Да, грузовик. Водитель, молодой парень, завидев меня, удивлен и экстренно жмет на тормоза. Спрашивает: «Куда ты?». Машу рукой на дорогу – «вперед»! — «Но там ничего нет, пустыня!» — «Знаю, еду в Загору». У парня округляются глаза: «В Загору?!!». Он не находит, что мне сказать, повторяет эхом «Загора…», рычит газом, топнув на педаль… «Бон вояж, мадам! Бон вояж!..», — выкрикивает он в форточку и уезжает… А его слова долго висят в раскаленном воздухе и слышится в них какая-то грустная обреченность: так говорят с безумцами, идущими на смерть…

Еще через два-три часа я сижу у дороги, стараясь спрятаться в призрачно-прозрачной тени приземистого деревца: вместо листьев у него колючки и то, что они отбрасывают, с большой натяжкой можно назвать тенью. Я не испытываю ни голода, ни жажды, и это кажется мне странным: прошло много времени с того момента, как я последний раз ела. Я пытаюсь себя покормить: достаю чай и пару печенек. Сердце бешено колотится. Проходит пять, десять, пятнадцать минут, но оно никак не может успокоиться. Я понимаю, что организм работает как-то иначе, хочу вникнуть в эти перемены. Вдруг замечаю неизвестно откуда появившуюся в этом безжизненном каменно-песчаном пространстве небольшую птицу. Она сидит на земле на расстоянии пары шагов от меня и пристально смотрит мне в глаза, заглядывая то одним, то другим глазом. Она не выпрашивает еду, а просто смотрит в глаза. Никогда прежде я не видела у птиц такого осмысленного взгляда — она словно хочет заглянуть мне в душу. Я аккуратно кладу ей печенье. Птица, посмотрев на подношение и на меня, исчезает…

Где-то у алжирской границы, эрг, вечер безумно тяжелого дня. Бросаю вещи в изнеможении: наступает та минута, когда все равно, что будет дальше. Нет жажды, нет голода, нет страха, нет нервов – есть только одно желание: лечь и не моргая смотреть в небо. Синдром Болконского под Аустерлицем. Но на мою голову сваливается очередной бербер – молодой парень. Откуда они появляются и куда исчезают здесь, в бескрайнем море песков, для меня загадка. Но они жутко навязчивы и могут полдня кружить рядом на своем мопеде (как они ездят на них по пескам для меня тоже непонятно), взбивая облака пыли и черных выхлопных газов, пока ты увязаешь по колено в песке, и твердить: «Пойдем со мной, здесь плохо, дальше еще хуже, умрешь там»… Говорю ему, что мне ничего не надо и чтобы он убирался ко всем чертям. Уже нет сил церемониться… А через десять минут мы сидим на песке, в темноте и болтаем. Он на смеси французского и испанского, я — пытаюсь понять эту полилингвистику. Али, так зовут паренька, забавно жестикулируя, очень эмоционально объясняет мне обстановку в регионе. Не советует останавливаться на ночевку в пустыне (собственно, он и подошел предупредить меня об опасности), потому что ситуация напряженная: совсем рядом, за грядой, алжирская граница, процветает контрабанда наркотиков, есть местные банды, занимающиеся ради «саморекламы» разбойными делами. Пять дней назад здесь убили троих местных жителей, просто так, для «шумихи». Усугубляет положение отсутствие телефонной связи – не работает ни одна сеть. Останавливаться здесь – опасно. Предлагает переночевать в его доме, где он живет с родителями, или поставить палатку рядом, денег не надо. Говорю, что я устала. Он в последний раз предлагает переместится к его дому, но я даже думать не хочу о том, чтобы куда-то идти, тащить неподъемный велосипед. Мы прощаемся. Али машет рукой и уходит. На миг в голове вспыхивает тревожным светом: «Не доверяй никому!». Вдруг он вернется ночью, не один. Лучше всего перенести стоянку в другое место, но сил совершенно нет, да и спрятаться здесь невозможно: местность просматривается на километры. Но уже в следующую минуту я думаю: не может сделать ничего плохого человек, который умеет так смеяться и у которого таким искренним теплом и светом наполнены глаза… Еще долго я сижу на песке и смотрю в небо. Фантастическое африканское небо: черная чаша с огромными сверкающими росинками звезд. Кажется, если дунуть посильнее, эти капельки скатятся тебе в ладони. Еще никогда и нигде я не видела такого неба. Я вдруг вспоминаю, что сегодня — Рождество. Мне хочется поделиться этим небом со всеми. А вокруг – тревожная тишина. Хоровод наблюдающих гор. Не страх — тоска наполняет мое сердце.

Эр-Рамлия: крохотное поселение. Запасаюсь здесь водой. Впереди самая сложная часть пути — вади: многокилометровое пересохшее русло реки, заполненное песком. Местный, который помог найти воду, пытается объяснить мне, как выйти на более короткую и безопасную тропу. Но как? Все ориентиры здесь братья-близнецы: песок, редкие деревца и петляющая змейка дороги с паутиной расходящихся от нее тропок. С тревогой в голосе, понимая, что уговаривать меня идти обратно бессмысленно — это тоже очень тяжелый путь, — он несколько раз повторяет: «Очень легко заблудиться. Уйдешь далеко влево или вправо, не выберешься. На сотни километров «лес», ничего не видно. И — никого. Верная смерть»…

Я прохожу указанные «примерно 2 км.» и сворачиваю к вади. Я совсем не уверена, что это именно та тропа, про которую мне все говорили, но я не знаю, как найти нужную. Отсюда, с «берега», все кажется не так уж сложно: внизу под ногами плещутся разливы песка, поросшие каким-то кустарником («лес»), но на горизонте черной тенью гор просматривается противоположный берег. Я спускаюсь в русло и — не вижу больше ничего, кроме колючих кустов, песка и верблюжьих троп…

Уже несколько часов я блуждаю по безжизненным барханам. Нещадное солнце. Жары нет, но солнце убивает: высасывает влагу, испепеляет жизненную энергию. Каждый метр, шаг, минута, вдох даются все тяжелее. Глаза в середине дня уже ничего не видят: моргать больно, смотреть больно, щуриться больно. Часов с 10ти, когда теплеет, вылетают на охоту мухи, к полудню имя им легион. Они залезают везде, особенно больно едят ноздри, глаза, уши. По сути, это уже открытые язвы, и мухи, копошась, едят живое мясо. Согнать их невозможно – они ничего не боятся. Они не обращают внимания на моргание, трясение головой, махание руками. Я же понимаю, что на эти бесполезные движения тратятся такие нужные силы. Безумие. Все это сводит с ума. Да.

Вдруг посреди песка выплывают три верблюда и мальчик-погонщик. Его лицо замотано тканью, на меня смотрят два строгих черных глаза. Я произношу одно слово: «Тафраут?», и показываю рукой в том направлении, где, по моим предположениям, находится поселок. Мальчик молча отрицательно качает головой и машет рукой в противоположную сторону. Я не знаю: верить ему или нет. Его глаза не выражают никаких эмоций, я не вижу его лица. Он напоминает мне мальчика из «Девятой роты», который с такими же спокойными глазами стреляет в спину русского парня-солдата. Я снова спрашиваю, и он настойчиво машет в обратном направлении.

Пытаюсь идти дальше (сначала следую указаниям мальчика, но потом все-таки поворачиваю обратно и иду по своим ощущениям), чувствую, что силы на исходе. Дороги все нет. Уже не очень понимаю, где я: барханы, песок, кусты, лабиринт верблюжьих троп. Замкнутый круг. Дурная бесконечность. Грань отчаяния. Наконец, я падаю в песок и слезы бессилия катятся по лицу. Я слышу плещущееся зловещим смехом «никому не верь». Я достигла апогея неверия: я не верю самой себе — ни разуму, ни интуиции. Они меркнут с каждым шагом, с каждой минутой, проведенной в этих бездушных песках под палящим солнцем. Все превращается в морок и боль. Это путь к смерти.

Какими-то неимоверными усилиями заставляю себя встать и снова идти. Думаю, что если все пойдет совсем плохо, буду выбираться по азимуту обратно в Рамлию. Но вместе с тем я не могу себе представить, что, вернувшись туда (а ведь нужно еще вернуться! Легче ли это, чем достичь призрачного Тафраута?), надо будет начать все сначала. Эта мысль приводит меня в ужас. Нет-нет-нет! Еще немного и я найду дорогу… Ни души. Может, мальчик с верблюдами примерещились? Никаких ориентиров и привязок. Пески и кусты. И паутина троп… И когда я уже потеряла счет времени и почти утратила надежду, на горизонте вдруг выросла «duna arriva» («дюна наверху»): яркая желтая макушка горы…

Я нахожу дорогу у подножия горы: песчаная, по ней не столько едешь, сколько продолжаешь идти, однако она имеет направление и, наконец, выводит меня в какое-то селение. Я уже путаюсь в своих расчетах и не понимаю, где я. В центре меня окружает стайка ребятишек: они с любопытством, но держась чуть на расстоянии, рассматривают меня и велосипед. Вид, по всей вероятности, я меня очень потрепанный: девочка с пирожком в руке перестает есть и, задумавшись на миг, протягивает его мне. Мальчик с беспокойством показывает на мою пустую флягу — я снимаю ее и показываю, что в ней, действительно, нет ни капли воды. Дети пустыни… Они уже с малых лет знают цену воды и еды, знают, что такое пески… Мальчуган хватает бутылку, несется в сторону лачуг, а через пару минут, взбивая облачка пыли босыми ногами, уже несется обратно, стараясь не расплескать, не обронить ни капли. Я делаю пару глотков воды под восхищенные взгляды паренька: он чувствует себя героем. Осмелевшие дети спрашивают, куда я еду. Я машу рукой вперед и говорю, что в Тафраут. Дети дружно смеются и отрицательно качают головами. Я начинаю волноваться: куда я заехала? Неужели я еду не туда? Еще раз настойчиво говорю «Тафраут», указывая на знойную даль. Снова хитрые взгляды и качание головой. Увидев мою тревогу, какой-то малыш показывает пальцем на землю перед собой и произносит мягко-мягко: «Тафраут…». Только теперь я понимаю, что я в Тафрауте, а значит, на правильном пути.

Оум-Джерам… Поселок-призрак, к которому долго плыву по пустыне: по пескам, по каменным черным россыпям, по безжизненным безмолвным просторам. Тягостная тишина. Тишина, от которой закладывает уши. Хочется заполнить ее. Говорить с самим собой. Каждый следующий час пути дается все тяжелее: я понимаю, что пустыня уже меня изрядно истерзала, выпотрошила. Продуктов нет, воды нет. Последнюю НЗешную карамель я раздала ребятишкам в Тафрауте. Миражирую. Оум-Джерам привиделся два раза. Отчетливо рисовались вдали минарет мечети, мазаные дома. А оказалось — стайка деревьев. Второй раз поселок просто растворился в знойном облаке.

Наконец, поселок — пустынный, невзрачный. На улицах безлюдье. Рядом с дорогой строится дом, работают несколько парней. Пытаюсь у них спросить, где найти воду и купить что-нибудь из продуктов. Они не говорят ни по-испански, ни по-английски, ни даже по-французски, но по моим жестам понимают, что я хочу пить и есть. Они зовут к себе: машут призывно руками, жестом — движение сложенных щепотью пальцев ко рту — показывают, что у них есть еда. Я отказываюсь, но в растерянности (я не вижу больше никого, чтобы сделать еще попытку разузнать нужную информацию) стою на дороге. Тогда один из парней несет мне ломоть хлеба — моя настороженность ослабевает. В конце концов, они приводят меня к себе в тень, быстро накрывают «стол», на землю выкладывают свои припасы: домашний хлеб, оливковое и сливочное масло, молоко, финики, чай. Усаживают, наливают зеленый чай с медом, подбадривают «ешь, ешь». Сначала я могу только пить — мне подливают и подливают вкуснейший чай. После пары с трудом проглоченных кусочков хлеба я вдруг понимаю, что, и вправду, очень голодна… Ребята не мучают расспросами, не терзают любопытными взглядами. Они — люди пустыни, они все знают. Они только незаметно подливают чай и подкладывают поближе финики или кусок хлеба, и — разговаривают о своем, дают набраться сил, ожить, воскреснуть…

Тревожный бунтующий Гибралтар швыряет паром, упорно пробивающийся к испанскому берегу. За бортом ночь, ветер, волны. Народу на корабле в столь поздний час немного: какого-то запущенного босяцкого вида ватага парней, которые с безумными от счастья глазами бегают по салону первого класса и прыгают с одного кожаного дивана на другой, проверяя их мягкость. Марокканская молодая семья: папа, мама и две дочки. Одна из них, побольше, заводная – только успевай ловить. Вызываю в ней любопытство, кружит рядом: и поиграть хочет, и боится.

Я прихожу в себя от осторожного прикосновения к плечу: «Мадам, просыпайтесь, приплыли»… Я снова в Тарифе: у меня ощущение, что я вернулась домой. Заспанный хозяин отеля, к которому я стучусь в три ночи, удивленно, как на призрака, смотрит на меня, а потом с улыбкой ласково говорит: «Это ты… Ты вернулась». Да, вернулась, приплыли: африканский сон кончился и надо пришвартоваться к другому берегу, чтобы увидеть новые удивительные сны…

Санкт-Петербург, 2016 г.